ОСОБЫЙ ВЗГЛЯД

Ещё до появления на российском рынке “Плейбоя”, “Андрей” стремился подчеркнуть “русскость” своих моделей и их окружения.

В статье, открывающей пятый номер журнала (1994), его редакторы сетовали на бесправие и беззаконие в России, на превращение её в страну третьего мира, на захватившие рынок дешевые иностранные товары типа сникерсов и пепси-колы:

Обидно? Нам тоже.

И поэтому мы работаем без выходных, и поэтому – перед Вами новый номер первого русского журнала для мужчин, одного из немногих отечественных продуктов, который не “на экспорт” и за который не стыдно.

(«Андрей» №5: 1994: 2)

В редакционной статье, открывающей седьмой номер журнала, авторы “Андрея” утверждали, что в отличие от своих оппонентов, практикуют более уважительное отношение к русской женщине:

“Андрей” возносит нашу женщину на пъедестал восхищения, а не пытается, подобно журналам-интервентам, которых всё больше в киосках, невыгодно и предвзято представить её рядом с иностранками да ещё обязательно так, чтобы “фирменная” модель была БОЛЕЕ сексуальна и женственна. Задача интервентов проста: доказать, что всё западное лучше, дороже, сильнее – и к тому же превратить наших женщин в недорогой, готовый на всё предмет экспорта. («Андрей» №7, 1995:2)

Журнал, который ранее видел себя носителем западных ценностей свободы и демократии, взял открыто националистический тон, сознательно введя в свой вокабуляр риторику войны. На его страницах западные журналы предстают как вражеские “армии” в роли “интервентов” и “захватчиков”.

Хотя фотографии, рассказы и реклама в “Андрее” демонстрируют привольную и роскошную жизнь, доступную только для самых богатых “новых русских”, националистический характер журнала демонстрируется достаточно открыто. Если верить в достоверность журнальной почты, широко цитируемой на его страницах, то этот “патриотизм” нашёл отклик у читательской аудитории. Так, например, группа офицеров Балтийского флота в Таллинне в лучших традициях коллективных писем советской эпохи обращается в редакцию “Андрея” с благодарностью за упоминание в журнале трехсотлетия Российского флота:

Вы действительно наш журнал. Наша национальная гордость даже, в какой-то мере. Хотя бывали кое-где и видели много разных мужских журналов, а “Андрей” ближе и приятнее нашему советскому человеку.

(«Андрей» №6, 1995:4)

Письмо офицеров настолько преисполнено патриотического пыла, что можно просто забыть о том факте, что предметом обсуждения в этом письме является порнографический журнал, а не, скажем, запуск космического корабля. Ставшая анахронизмом фраза “наш советский человек”, помещённая в текст, написанной группой военных, размещённых в независимой теперь Эстонии, только усиливает чувство тоски по российской великодержавности, исповедуемой на страницах “Андрея”.

Однако, националистический энтузиазм офицеров по поводу “эротического” журнала может показаться излишним только в том случае, если он будет лишён соответствующего контекста. В вызвавшем такой горячий отклик выпуске журнала (№4, 1995) помещена фото-заставка, посвящённая трехсотлетию Русского флота под названием “Броненосец Марина”. На фотографиях изображена обнажённая женщина в одной бескозырке с надписью “Андрей”, распластанная на фоне пушек боевого корабля. И текст, и фотографии Алексея Вейцлера вызывают сознательные ассоциации с фильмом Эйзенштейна “Броненосец Потёмкин”, только в данном случае агитационный смысл и гомоэротическая эстетика заменены не слишком утончёнными стандартными гетеросексуальными трюками. Там, где камера Эйзенштейна фокусируется на телах русских матросов, Вейцлер помещает обнажённое женское тело между привлекательными полураздетыми мужчинами. Возвращяясь к конфликту, послужившему причиной восстания на броненосце “Потёмкин” в фильме, Вейцлер описывает этот эпизод, когда матросы в 1905 году были готовы убить друг друга из-за куска гнилого мяса, комментируя при этом, что “Но сюда бы вместо студента Ульянова – профессора Фрейда”. Если бы только модель Марина Павлова была бы на том корабле, пишет Вейцлер, она бы просто крикнула: “Кто хочет попробовать моего мяса?” (Вейцлер 1994:6).

Свою фантазию на тему “Броненосца” Вейцлер завершает в духе имитации имиджей ранней советской пропаганды – фотографией полностью одетой Павловой на плечах трёх матросов с развевающимся флагом, но не революционным, а российским. Помещённый вместе с фотографией текст лишь подчёркивает утопический характер изображаемого:

И всё перевернулось, как в сказке.

И экран осветился светом.

И словно волна смыла красное с флага над кораблём.

И не было десятилетий шторма.

И Крым - наш.

И флот- русский.

Только на заклёпанном борту броненосца

другое название.

(Вейцлер 1994:5)

Подобное заявление не могло появиться в более политически подходящий момент. Широко разрекламированный юбилей русского флота проходил на фоне всё возрастающего накала в отношениях между Россией и Украиной по вопросу черноморского флота и возможного возврата полуострова Крым. И если выпуск журнала “Андрей” 1994 года и был частично специальным выпуском для русских моряков, то в этом номере редакторы умело скомбинировали сексуальную и политическую фантазию, в которой с готовностью предлагаемое вожделенное женское тело служило посредником в мужском мире броненосца, а столь желанный Крым не надо было ни с кем делить.

Фантазия на тему непререкаемого господства над такой ценной территорией как Крым должна быть очень близка сердцу редакторов “Андрея”- ведь национализм журнала – не в последнюю очередь – может рассматриваться как явление стратегического порядка , как результат борьбы за место на рынке сбыта с русскоязычным “Плейбоем”. Однако, после того, как американский журнал прочно обосновался на российском рынке, его издателей перестал волновать вопрос о русском настрое журнала: в середине 1990-х в западное по существу содержание журнала российские материалы включались лишь в виде тонкой вкладки. Напротив, “Андрей”, насколько это возможно, акцентировал свою сосредоточенность на “русском духе”, обращаясь с русской и советской историей как бесхозной кладовой эротического национализма. На шести страницах в шестом номере журнала изображены по всей вероятности американские порно модели в окружении аппаратуры русской/советской космической программы. Так журнал пытается “компенсировать” использование “импортных” красоток, подчёркивая достижения той единственной отрасли российской промышленности, которая до сих пор является непрекращающимся источником национальной гордости. В следующем номере журнала реклама лекарства для повышения потенции строится на очевидной связи между имиджем запускаемой ракеты и мужской потенцией: инъекции от импотенции помещены рядом с ракетой в форме шприца, отправляющейся прямо в космос. Подпись к рекламе объясняет, что англоговорящие модели выкрикивают только одно русское слово “Гагарин”:

Джессика, Келли и Кристи с энтузиазмом поддержали идею космического полёта.

“Га-га-рин” - весело кричали они, натягивая скафандры советских супергероев на свои американские груди («Андрей» 1995:10).

А в подборке, предложенной Василием Аксёновым, но явно инспирированной рубрикой “Девушки первой десятки”, появившейся впервые в “Плейбое”, в седьмом номере журнала под заглавием “Девушки МГУ”, напечатаны фотографии обнажённых девушек, представляющих различные факультеты Московского государственного университета. Журналы типа “Андрея”, главной экономической задачей которого является продажа сексуальных имиджей русских женщин русским мужчинам, в конце концов возвращаются к основным темам сегодняшнего сексуального дискурса в России: как и где примиряются в сегодняшней России секс и рынок ? Если сексуальные метафоры характеризуют “свободный обмен товаров и идей” между Россией и Западом (собственно источником как рынка сбыта так и самих жанров порнографии), то как можно утихомирить страсти, спровоцированные коммерциализией секса – вторжение в частную жизнь, распространение угрожающих русскому духу идей западной роскоши и потенции? “Андрей” указывает верное направление в преодолении этой боязни уже самим фактом определения этих тем, постоянным возвратом к ним на страницах журнала в преднамеренно ироническом снимающем напряжение тоне. Седьмой номер журнала открывается публикуемым на первых страницах материалом, в котором экзотические ландшафты перестают функционировать как “угроза” экспорта русских женщин, а скорее решают знакомую проблему в комедийном плане: светловолосая модель сфотографирована на фоне разных пейзажей Каира и египетской пустыни (а также на разных этапах раздевания). Фотографии помещены под заголовком: “Сто верблюдов за русскую балерину”. Капиталистический обмен заменён восточной сделкой, а из комментария следует, что цена на русскую девушку скорее мифическая, чем практическая: “Сто верблюдов отправили своим ходом друзьям в Ташкент. Доберутся ли?” ( Вейцлер 1995:50)

Фото-заставка построена на разделяемом чувстве экзотики, а также на основе пародии, возникающей на стыке разноплановых культурных китчей. В углу разворотом во всю страницу фотографии голой русской красавицы на верблюде помещена закутанная в одежды фигурка арабской женщины на тракторе. Контраст между символом “отсталости”- верблюдом и символом “прогресса” - трактором относит читателя к известным соцреалистическим мифам о борьбе советской власти за цивилизацию Средней Азии, но туда , куда СССР принёс коммунизм, “Андрей” сегодня стремится принести сексуальную свободу. Сопровождает фотографию следующий текст:

Журнал для мужчин приветствовали немногие освободившиеся женщины с Востока. В качестве солидарности с нашей борьбой за красоту тела одна из них даже забралась на трактор – символ прогресса. (Вейцлер 1995:49)

Восточный пейзаж позволяет России вновь ощутить миссионерскую роль, знакомую ей ещё по дням бытования коммунистического интернационализма, одновременно позволяя высказать обеспокоенность возможностью превращения страны в источник “сексуального” экспорта. В этом контексте Россия берёт на себя роль Запада, сексуально просвещающего мистический угнетённый Восток.

На повестке дня журнала “Андрей” стоит главная идеологическая задача по компенсации травмы, связанной с утратой позиций мирового господства, травмой, переживаемой не только всей нацией, но и, в особенности, русским мужчиной.

Секс становится той магической формулой, которая необходима русскому мужчине для того, чтобы справиться с перенесённым шоком.

На двух страницах в седьмом выпуске журнала помещена фотозаставка, изображающая полураздетых женщин в форме СС на фоне Чернобыльской атомной станции, переосмысляющая таким образом национальную трагедию в имиджах с садомазахистской символикой. Обложка третьего номера за 1992 год представлена фотографией, на которой женщина с автоматом в руках и гранатой позирует перед камерой в одном армейском шлеме и личном нагрудном знаке. Рубрика, которую открывает эта фотография, называется “Конверсия”; она рассказывает о состоянии шока и растерянности, вызванном переориентацией военно-промышленных комплексов в условиях рыночной экономики.

Автор этой рубрики, Алексей Вейцлер, предоставляет читателям фотографии обнажённой грудастой Натальи Сергеевой, претендующей на роль офицера русской армии. Служба в армии, по утверждению автора, не лишила её “истинно женских” качеств. Владеющая с одинаковым успехом как винтовкой, так и сковородой, Наталья поняла, что пришёл её черёд покинуть армию. Решение её обусловлено как личными, так и политическими мотивами: она видит проблемы, приведшие к изменению в стране вследствие поражения политики холодной войны, в то же время ей уже пора иметь семью. На заключительной фотографии Наталья стоит на пляже, повернувшись к камере спиной. Фотография сопровождается следующим текстом:

Гвардии сержант Наташа выйдет из кипящего железа войны, как Афродита из пены... Преображённая и ожидающая счастья. Храните её фотографии, как хранят сувениры, сделанные из корпусов межконтинентальных ракет. В память о конверсии. (Вейцлер 1992:82)

В таком контексте перемены в жизни военно-промышленных комплексов приобретают прекрасное и почти мистическое значение, так как оказываются связанными с зарождением новой жизни. В тоже время атрибуты военной мощи (оружие, камуфляж, армейские сапоги) превращаются в сексуальные символы. В новой жизни милитаризм уступает место порнографии.

Аналогичный процесс можно наблюдать в рубрике “О чём молчат солдаты”, опубликованной в седьмом выпуске журнала. Здесь фотографии русских солдат в их повседневной реальности горячих точек перемежаются с эротическими картинками их сексуальных фантазий, изображающих , например, восточных женщин в кожаных корсетах, щёлкающих хлыстами.

Или другой пример: прыщеватый российский солдатик рассеянно уставился себе под ноги, окружённый голыми женщинами, оглаживающими фаллической формы хлеб. Фотографии сопровождаются стихами о невысказанных солдатских страстях. Две последние страницы журнала изображают стреляющих бойцов, в то время как стихи, помещённые здесь же говорят об их возвращении домой к их “девушкам-соседкам с их упругими задами, которых они по возвращении будут иметь и так и этак, а они (эти девушки) будут рожать им детей”.

Обнажённая модель, помещённая рядом с этим текстом, действительно выглядит значительно более “мирной”, чем предыдущие фотографии. И вполне подходит на роль “девушки-соседки”, а ружьё, которое она продолжает держать – всего лишь пластиковая игрушка. Таким образом, российский солдат изображается мечтающим поскорее вернуться к мирной жизни, в которой война отступает в область фантазии, а настоящей реальностью становится желанная женщина, хотя журнал и предлагает своему читателю в качестве эротического стимулятора и то, и другое.

Созданный журналом мир мужской силы и национальной гордости позволяет “Андрею” превратить оскорбительные для российского сознания моменты пост-советской действительности в постоянный источник эротической фантазии. Если представить себе всё происходящее как постмодернистскую версию библейской притчи о перековке мечей на орала, то ружье, которым с такой нерешительностью размахивает российский солдат, ассоциируется скорее с фаллосом и превращается в длинную розовую пластиковую секс-игрушку, ласкаемую пышной русской красавицей. “Андрей” стремится подчеркнуть особую роль, выполняемую журналом в жизни своего пост-советского читателя: поднять ослабевающий дух русских мужчин, со всех сторон окружённых враждебными силами.

В современной России порнография занимает совершенно особое место, отражающее весь двойственный характер этого явления в современной пост-советской действительности. Порнографические тексты и имиджи можно обнаружить сегодня на прилавках газетных киосков, в Российской Федерации они повсеместно циркулируют в прессе, на телевидении и даже на магазинных пакетах для покупок.

В то же время порнография постоянно фигурирует в списке “стандартных зол” посткоммунистической эпохи. СПИД, проституция и порнография сформировали неразрывную триаду тем, вошедших в арсенал как научных, так и публичных дискуссий о сегодняшней России. Порнография, таким образом, оказалась одной из немногих точек соприкосновения россиян самых разных политических взглядов и устремлений. Феминистки, как в России, так и на Западе, по традиции используют порнографию – наряду с бытовым хулиганством, сутенерством, сексуальной эксплуатацией женщин на рабочих местах – как пример, подтверждающий глубину кризиса, в котором оказалась страна. Согласно их тезису, коммунисты и националисты обращаются к порнографии, гомосексуализму, проституции и СПИДУ как примерам разложения, занесённого в Россию из “загнивающих” Европы и Америки (Goscilo 1996, Ch..6).

Неудивительно, что те, кто непосредсвенно производят порнографию, стремятся представить свою деятельность в более позитивном свете. Рассматривая порнографию в историческом контексте, можно наблюдать постоянное балансирование между экономическими интересами и политическими мотивами, стимулировавшими её развитие. Так, в Англии и Франции эпохи Просвещения порнографическая литература часто рассматривалась как форма политической сатиры (Hunt 1996а, Hunt 1996b, Вайль 1996), в то время, как в Америке в двадцатом веке возможность циркуляции порнографических материалов подтверждала наличие в обществе политических свобод. В последние годы существования Советского Союза свобода слова оказалась почти синонимом сексуальной свободы. И производителей порнографии и их оппонентов объединяет уверенность в политической значимости этого явления, хотя их интерпретации часто прямо противоположны друг другу. Например, там, где либеральные редакторы эротических газет и журналов видят знамение пост-тоталитарных свобод, их скептические противники находят лишь свидетельство неумирающих традиций. Так, Елена Гощило утверждает, что: Если западная порнография является политическим продуктом капиталистической экономической системы, в Советской России политика была порнографическим продуктом утопической фантазии, не ограниченной этическими нормами (Goscilo, 1996:160).

Идентификация “порнографического” элемента в советском утопическом сознании представляется исключительно интересным наблюдением. В подтверждение мысли, высказанной Гощило, можно привести сцену из “Котлована” Андрея Платонова, в которой искалеченный Жачев тайно мастурбирует, наблюдая за парадом юных пионерок. Сходный принцип взаимосвязи политического и порнографического находит Гощило и в повседневной практике. Комментируя, например, факты замены портретов Сталина на ветровых стеклах грузовиков изображениями девиц, Гощило приходит к выводу о взаимозаменяемости политических икон прошлого и новых порнографических образов. И все-таки восприятие порнографии исключительно в политических терминах представляется довольно проблематичным. Можно ли смену образов времени на ветровых стеклах грузовиков трактовать иначе? Например, как не совсем предсказуемую реакцию на доступность порнографии, реакцию, ограниченную, впрочем, размерами ветрового стекла? Не слишком ли мы привыкли на Западе рассматривать любое проявление русской культуры как политически значимое явление, придавая тем самым сексологии очевидное сходство с советологией?

Мне хотелось бы предложить в этой статье несколько иной взгляд на современную русскую порнографию. Вместо того, чтобы рассматривать возрождение этого жанра как одно из многочисленных проявлений перемещения патриархальных традиций в новую сферу, мне кажется целесообразным обратиться к анализу порнографических изданий в их собственном современном контексте и тем самым сфокусировать внимание на причинах, вызвавших это явление. Обслуживая широкую аудиторию с разными вкусами и финансовыми возможностями, российские порнографические публикации включают обязательные для таких журналов снимки крайне политизированных и программных текстов, явно выходящих за пределы просто манифестов порно. Вне зависимости от их содержания, самим фактом своего существования эти тексты выполняют легитимизирующую функцию.

На Западе читатель “Плейбоя” может всегда сослаться на обилие в этом журнале интересных интервью со знаменитостями или на публикацию рассказов популярных писателей, камуфлируя тем самым свой интерес к визуальной части журнала. В России, однако, этот процесс легитимации бесспорно осложнён вопросами, связанными с половой и национальной самоидентификацией. Даже беглого взгляда на страницы этих публикаций достаточно для того, чтобы убедиться в почти ритуализованном овеществлении и подчинении женщины, однако если мужчины, создающие эти тексты и образы, задумаются над объектами своего создания, то окажется, что на деле слабым и повергнутым оказывается именно русский мужчина. В мире двухмерной реальности, создаваемой на страницах русского порнографического журнала именно русский мужчина предстает борющимся, как с национальным так и с сексуальным унижением.

В данной статье я в первую очередь собираюсь рассматривать “глянцевые” журналы, такие как русское издание “Плейбоя” и журнал “Андрей”. На страницах этих журналов выстраивается, как утверждают редакторы, “мир мужчины”; сосредоточенность на маскулинности заложена уже в само название - “Плейбой” или “Андрей” ( что в переводе с греческого прямо означает “мужественный”). Конечно, классификация журнала как “мужского” выполняет, скорее, традиционно лингвистическую функцию. Это – своеобразный код для будущего покупателя, подтверждение наличия порнографии, которую ищет читатель, заверение в том, что его не ожидает разочарование. Однако, по моим наблюдениям уже в самом определении такого журнала как “Андрей” как “русского журнала для мужчин” заложено нечто большее, чем простая классификация для будущего потребителя. Журнал призван приободрить и поддержать свою слабеющую мужскую аудиторию. Эти журналы резко отличаются от других популярных порнографических или эротических изданий в России, хотя они и обладают неким поверхностным сходством. Они и в особенности “Андрей” рекламируют себя журналами истинного “авангарда” русского мужского достоинства. С самого начала своей публикации журнал “Андрей” очертил для себя особый круг проблем и задач. В первом номере журнала, начавшего выходить в 1991 году, редакторы обратились к своей аудитории со следующим утверждением:

Перед Вами первый русский журнал для мужчин. Он необходим сегодня, потому что именно мужчины более всего нуждаются в освобождении от стрессовой агрессивности и неудовлетворённости. Их психологическая свобода – залог освобождения общества от довлеющих комплексов искажённой эпохи. («Андрей» №I, 1991:3)

Несмотря на трудную историю, журнал не изменил своим первоначальным устремлениям бороться за мужское достоинство русского мужчины. Под рубрикой “Права мужчины” в каждом номере журнал печатает статьи, в которых описывает всё новые угрозы русскому мужскому достоинству. И хотя авторы этой рубрики меняются из номера в номер, структура статей – с небольшими вариациями – остаётся почти неизменной: в начале статьи автор описывает крайности западных “культурных войн”, затем он стремится найти параллельные проблемы в России и проанализировать их. В шестом выпуске “Андрея” (1995) под этой рубрикой было опубликовано эссе Виктора Ерофеева “Полёт облака в штанах”. В “Андрее” публикация этого эссе сопровождалась безвкусной иллюстрацией, изображающей огромную женскую голову с женским символом, свисающим с её уха и длинным змеиным языком, высовывающимся из её рта. Этот язык обвивался вокруг маленькой замершей фигурки безликого мужчины, беспомощной жертвы, которую собиралось поглотить это ненасытное демоническое подобие женщины. Застывшая мужская фигурка своей неподвижной позой вызывала ассоциации с фаллосом, но эта возможная ассоциация разрушалась самим контекстом иллюстрации. Мужчина был лишён каких-либо прерогатив традиционной маскулинности: скорее, напоминая пешку на шахматной доске, он с готовностью жертвы уставился в глаза этой рыбоподобной женщине, парализованный её взглядом Горгоны.

После ставшего уже традиционным обличения феминизма и описания противоречий, связанных с введением на Западе наказаний за сексуальные домогательства, что, по мнению Ерофеева, может привести к уничтожению за прошлые грехи просто “весёлых бабников” - “ведь стреляли же в нашей стране бывших троцкистов” - автор объясняет читателю, что хотя “судьба мужчин в России иная, но она не менее драматична”. По мнению автора русский мужчина не просто побеждён, он прекратил существовать как факт: “понятие сохранилось в языке по инерции, по лености ума, в сущности – это фантом, химера, призрак, миф”. Аргументация Ерофеева в прямую перекликается с задачами, которые ставит перед собой редактор “Андрея” : “это вопрос самосознания прежде всего”.

И хотя Ерофеев предпринимает открытый эпатаж, его главный аргумент тот же самый - подъем мужского самосознания: “Мужчина только тогда настоящий мужчина, когда он думает о себе как о мужчине”. Благодаря советской власти, установленной по признанию Ерофеева русскими мужчинами, мужчина в России потерял честь и свободу, являющиеся атрибутами истинного мужского достоинства. Русский мужчина оказался размененным на непонятную комбинацию дефиниций “человека, мужика и мужа”, которые вместе и по одиночке представляют собой усечённые неполноценные роли для потенциального настоящего мужчины.

Эссе Ерофеева адресовано его современникам, мужчинам средних лет, которые, при соответствующем подъеме собственного достоинства, сумеет наконец подняться до уровня химерической модели маскулинности. Таким образом, выбор для публикации своего эссе в “мужском” журнале для Ерофеева далеко не случаен: где же как не на страницах такого журнала можно привлечь внимание гетеросексуальной взрослой мужской аудитории, помещая свой опус между обнажёнными женскими телами с грудью, нарушаюшей все законы земного притяжения.

В предисловии к изданному в «Андрее» своему рассказу “Жизнь и переживания Вовы В.” Владимир Войнович приводит похожие доводы, которые позволяют ему объяснить читателю, почему он решил печататься в “мужском” журнале:

«Андрей»- журнал для мужчин. Все журналы такого рода привлекают читателя изображением голых попок и пипок, гоночных автомобилей и сигарет знаменитых марок. Но лучшие из них перемежают эти изображения иногда довольно серьёзными текстами”.

Позиция журнала “Андрей” по отношению к Западу сложна и не однозначна. Его редакторы сами исповедают определённые западнические идеалы (такие, например, как консумеризм и сексуальную свободу), хотя при этом и злятся на постоянную необходимость соревноваться с Западом. Не всегда последовательные и часто противоречащие себе в своих публикациях авторы “Андрея” видят прежде всего два основных “зла”, угрожающих мужскому достоинству русского мужчины: это в первую очередь гомосексуализм, а затем уже весь Запад в целом.

Комментарий нашего редактора: Здесь, видимо, пристрастный Боренстейн заметно перегибает палку, он делает свои ураганные выводы на основе единственной статьи о гомосексуализме, опубликованной за всю историю журнала «Андрей», и тут опять как и много-много раз либералы и поборники свободы отказывают в свободе изъяснять свои мысли тем, чьи идеи не укладываются в рамки, заданные схемой их представления о демократии…

Негативное отношение журнала к гомосексуализму не является неожиданностью, так как редакторы неоднократно заявляли о своих установках на “истинно” мужские роли и ценности. Рубрика “Права мужчин”, в которой опубликовал ранее упомянутое в этой статье эссе Ерофеев, предоставило в очередном выпуске трибуну “известному колдуну и врачевателю, магистру Белой Магии Юрию Лонго”, который начал на страницах журнала развёрнутую антигомосексуальную дискуссию. Так же как и статья Ерофеева, опус Лонго начинается карикатурным описанием упаднического Запада: на университетских кампусах Америки – там, где по мнению Ерофеева и должны подвергаться наказанию бывшие “весёлые бабники” – беспомощные студенты подвергаются постоянной обработке при помощи гомосексуальной пропаганды и порнографии. И если хотя бы кто-нибудь продемонстрирует малейшее отвращение, его фотографию сразу же помещают в студенческую газету с подписью под ней “гомофоб”.

На фоне нарастающих русских обличительных речей против гомосексуализма, статья Лонго выглядит примером толерантного отношения к предмету: он убеждает читателя, что “голубые” в действительности не правят миром и что мода на гомосексуальность закончится к 2015 году. Лонго утверждает, что “голубая” субкультура является лишь “тенью нормального мира”, и, приводя в качестве литературного примера цитату из пьесы Евгения Шварца “Тень”, заканчивает своё эссе словами: “Тень, знай своё место”. Сам Лонго понимает всю абсурдность помещения гомосексуала непосредственно в тени, следующей за “нормальным” мужчиной. Лонго даже приходит к заключению, что увеличение количества “голубых” мужчин повышает шансы “нормальных” мужчин в обладании желанными женщинами. Отсюда и название статьи и её последнее заключительное предложение: “Не дышите нам в зад”. («Андрей» 1995:57)

Рассматриваемая с гетеросексуальных позиций “Андрея”, гомосексуальность остается довольно отдаленной опасностью. Более серьезной представляется опасность уже озвученная в статье Ерофеева, и вновь и вновь возникающая в русской порнографической прессе. Это – образ западной культуры вообще и западного мужчины в частности. Если русский мужчина стал достоянием прошлого, то русская женщина продолжает оставаться вполне реальной. “Женщина вся состоит из потребностей. В России сегодня потребности являются ведущими. Вот почему Россия – женщина”, - пишет автор “Русской красавицы” («Андрей» Ерофеев 1995:46). И поскольку она, женщина, знает, что в России мужчин больше нет, она готова покинуть страну и искать настоящего мужчину заграницей. В который раз мы можем наблюдать, как сексуальная угроза непосредственно связана с экономической: изображаемый в “Андрее” русский мужчина горько оплакивает необходимость соревнования с мужчиной западным.

Сам же журнал, как и описываемый им герой, страдает как от постоянного соревнования в России с американской поп-культурой, так и от необходимости бороться за рынок сбыта и в первую очередь справляться с угрозой распространения “мужских” журналов, импортируемых из США, таких например, как русско-язычное издание “Плейбоя”, содержание которого лишь немногим отличается от его американского варианта. Называя себя “русским журналом для мужчин”, “Андрей” тем самым делает ударение как на прилагательном “русский”, так и на существительном “мужчина”, тем самым сознательно подчёркивая своё отличие от русскоязычного варианта заокеанского противника.

Именно сегодня, когда Алексей Вейцлер заявляет о рибрендинге, принадлежащей ему марки «Андрей», активно участвует в новом телевизионном проекте и пишет сценарий к полнометражному художественному фильму о начале девяностых, самое время прочитать разнообразные отзывы о его работе, среди которых есть и вполне наукообразный западный анализ. Декан славянского отделения нью-йоркского университета профессор Элиот Боренштейн, изучая творчество Вейцлера сделал тенденциозные выводы, заставляющие задуматься о сферах интересов и влияния, которые может затронуть новый виток успешного развития такого журнала, как первый русский журнал для мужчин «Андрей». Далее приводим отрывки из труда Боренштейна, переведенного с английского онлайн изданием "Новое Литературное Обозрение".

Комментарий

нашего редактора:

Нужно сразу отметить, что термин «порнография», такой пугающий для России, в контексте данной статьи используется в своем западном значении, там и «Плейбой» - это soft porn и любое изображение обнажения называют так! У нас все сложнее: до сих пор нет закона, регулирующего и дающего точные определения для софт или хард порно, для эротики и художественного ню.

Это дает возможность для невероятных злоупотреблений запутанностью этих терминов при решении задач, связанных с ними на уровне вкусовщины, коррупции и бытовых понятий, часто лишенных малейших культурных ориентиров.